[с. 102:]
§ 2. Классы и сословия России
в творчестве Чулкова.
Экономические взгляды и практические хозяйственные рекомендации Чулкова составляют общее целое с его оценками и характеристиками социальной структуры русского общества. Проследим формирование авторской позиции на роль дворянства, крестьянства и купечества в жизни русского общества, привлекая материал и из его литературного творчества. Художественные произведения Чулкова, в свою очередь, проникнуты теми же социальными тенденциями, что и вся научная и просветительская [с. 118:] деятельность его. Это позволяет говорить о мировоззренческом единстве его творчества и жизнедеятельности. Попытаемся осветить основы социально-классовой позиции Чулкова по ходу её формирования. Уже первое художественное произведение — сборник повестей «Пересмешник или славянские сказки» — говорит об авторской зоркости в социальных вопросах [22].
________
[22] Пересмешник, чч. I—IV. — СПб., 1766; чч. I—V. — СПб., 1789. Советское переиздание ряда повестей из сборника Чулкова cм.: Русская проза XVIII в. — М., 1950.
Повествование в «Пересмешнике» ведётся от лица молодого человека, неплохо образованного и абсолютно свободного от каких-либо общественных или нравственных обязанностей, авантюриста, тип которого был широко распространён в литературе XVIII в. Взгляд такого рассказчика свободен от общественных «приличий», стереотипов, норм и позволяет автору от его лица, от лица человека, стоящего вне социальной системы, вне традиций, давать характеристики, делать замечания, как бы недопустимые для самого автора. Этот приём позволил Чулкову довольно едко покритиковать дворянство и духовенство, посмеяться над патриархальностью купечества, высказать своё представление о социальной справедливости.
Ярче всего в этом раннем произведении Чулкова, созданном в середине 60-х годов, выразилась антидворянская направленность. Он показывает дворянский быт, его праздную, бездумную роскошь, аморальность семейных отношений, корыстолюбие и алчность, систему дворянского воспитания, искусственность и лживость светских отношений, презрение ко всему отечественному, народному, родному языку, преклонение перед европейской модой. [с. 119:] При этом Чулков заявляет о своей непричастности к этому малопривлекательному обществу: «Кто пьёт не бледнеет, а лжёт не краснеет, тот прямо человек светский, а я не из числа тех» [23].
________
[23] Русская проза XVIII в. — М., 1950 г., с. 113.
Чулков описывает дом отставного полковника, прозябающего в пьянстве, в качестве «компаньона» при котором и живёт рассказчик — Ладон. Образ его жизни типичен для провинциального дворянства. К нему приезжает молодой родственник — Балабан. Вот его портрет: «Ходил он всегда неряхою, в замаранном овчинном тулупе и, шатаясь по двору, часто играл с ребятами в бабки, кричал ночью филином и пужал старух..., словом, делал всяки шалости, какие только король дураков выдумать может. Он иногда принимался читать книги, но они казались ему столь же понятны как слепому живопись, и чем книга была важнее, тем для него хуже. И так рассердясь на их темноту, определил сослать их в ссылку, то есть продал барышникам. И так вначале он променял на деньги «Телемаха» и купил на место его чёрный монтилет..., потом «Троянскую историю», «Маркиза», «Кантемировы сатиры» и купил асалоп, а после пустился и на все достальные между коими находились римская и древняя история...» [24].
________
[24] Русская проза XVIII в. — М., 1950 г., с. 123.
Чулков верно подметил невежество дворянских недорослей, свойственную им приверженность к «вещизму», непонимание истинных духовных ценностей. Он первым ввёл этот персонаж в литературу, наиболее же полное развитие этот образ получил у Фонвизина («Недоросль» был завершен им в 1781 г.).
Не всегда молодые дворяне в его повестях столь невежественны и глупы. В повести «Скупой и Вор» Чулков описывает [с. 120:] молодого франта и мота, отец которого скуп. Чуждый каких-либо сыновних чувств, молодой повеса «твёрдо предпринял убавить у родителя своего пожитки и так сказал он своему слуге и дал ему полную власть над своим отцом» [25]. Не удивительно, что ослеплённые взаимной неприязнью и страстью к деньгам оба — и сын, и отец — погибают. Как можно предположить, только хитрый слуга не остаётся внакладе. В следующей повести, «Великодушный рогоносец», объектом критики становятся также семейные отношения дворянства [26]. Обманутый муж вызывает у Чулкова сочувствие и описан им как человек честный, добрый, любящий, но тем большая вина ложится на его жену. Её образ типичен для образа дворянки в произведениях Чулкова. В этом шутливо расказанном сюжете отразилась безнравственная придворная светская атмосфера екатерининского царствования. Чулков продолжает характеристику высших слоёв общества в повести «Дьявол и отчаенный любовник», описывая обычную для его времени практику одурачивания молодых богатых купчиков светскими пройдохами, не только процветающими за их счёт, но и доводящими иногда их до полного разорения.
________
[25] «Пересмешник», ч. I, вечер 28.
[26] «Пересмешник», ч. I, вечер 29.
С особой горечью пишет Чулков о пренебрежении к родному языку в дворянском обществе. Описывая дворянскую пирушку, он вводит в текст некоторые нерусские слова, так объясняя свои действия. «Фамилия по-русски, род, порода, колено, семья. Здесь же не поставлено для того по-русски, что я говорю не о простом гражданине... Семья слово незнатное, а фамилия — благородное, так надобно его непременно оставлять для таких знат-[с. 121:]ных господ, каков есть мой благоизбранный разгильдяй» [27].
________
[27] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 97.
Как видим, в «Пересмешнике», критикуя быт, нравы, воспитание, образование дворянства, Чулков практически не затрагивает социально-классовых вопросов. Проследим развитие этой тематики в последующих его произведениях. В материалах журнала «И то и сiо» — эпиграммах, бытовых зарисовках, корресподенции с мест — Чулков продолжает характеристику русского общества. Примером бытовой критики, перекликающейся с повестями «Пересмешника», является рассуждение о петиметрах [28].
________
[28] «И то и сiо», 1769 г., 23 неделя.
В том же духе жизненных зарисовок печатаются «Краткие повести, выбранные из разных авторов». Общей характеристике дворянства из их числа служат: повесть о безмерной гордости воеводской жены, о спеси бояр и хитрости слуг (4) [29]. Важный вопрос поднимается в письме Афанасия Фирюлина (13 неделя). Чулков приводит характерную ситуацию, когда дворянки восхищаются вещью иностранного производства, узнав же, что она отечественная, сейчас же начинают с той же страстью её ругать. В этом отрывке Чулков пытается воззвать к патриотическим чувствам дворянства, питая, однако, на это малую надежду.
________
[29] «И то и сiо», 1769, 21 неделя.
При общей сходности тематики и подхода «Пересмешника» и журнала Чулкова «И то и сiо», в последнем появляются социально окрашенные материалы. В этом смысле характерны 2 эпиграммы.
Первая — сатирическая эпитафия:
В гробнице сей лежит преславнейший купец:
И вот каких он был товаров продавец: [с. 122:]
Не рыб, и не скотов, не птиц и не зверей,
Да чтож он продавал? — людей» [30].
________
[30] «И то и сiо», 1769, 12 неделя.
Нет сомнения в том, что Чулков был противником продажи крепостных, однако в 60-е годы он мало высказывается об отношениях дворянства и крестьян. И всё же в журнале помещена эпиграмма, частично характерная для социальных взглядов Чулкова и в более зрелом возрасте: «Мужик не забывайся, что ты рождён мужик. Боярин не ломайся, что чином ты велик; мужик рождён пахать — паши и не ленися, боярин помогать — об этом и пекися» [31].
________
[31] «И то и сiо», 1769, 19 неделя.
В этой эпиграмме следует отметить свойственное эпохе Просвещения представление о взаимных обязательствах подданных и их владетелей. Это своеобразное напоминание дворянству о их долге заботиться о благополучии земледелия, а не проматывать состояние, созданное трудом крепостных. Очевидно, что в данном случае Чулков выступает лишь за усовершенствование существующих отношений. Мужику предписывается «не лениться» и работать на помещика.
Позиция Чулкова в данном случае определяется его социальным положением. Он принадлежал к формирующемуся 3-му сословию, по отношению к дворянству и крестьянству находившемуся в положении третьей силы.
В цикле «ирои-комических» поэм Чулков последовательно проводит намеченную линию, выступая поборником реалистического, народного искусства, интересного и понятного народным массам, но одновременно просвещающего и воспитывающего [с. 123:] нового читателя. Приём, использованный Чулковым для «снижения» классических образов мифологии, характерен для данного жанра. Он заставляет богов заняться простонародными делами (несомненно, это вызывало симпатии трудового народа и антидворянские настроения):
«Церрера на грядах крапиву во щи полет,
Юпитер на дворе дрова из платы колет,
Сатурн под оконьем сквозь зубы чуть мычит,
Что ж делает он тут? старухам ворожит...
Прехрабрый Геркулес с купцом из доброй ряды
Копает у него на огородах гряды...
А Бахус в кабаке перемывает бочки,
Юнона на реке колотит холст вальком...» [32].
________
[32] Ирои-комическая поэма. М.-Л., 1933, с. 196.
Заставить в поэме мифологическую аристократию трудиться, конечно, было куда проще, чем современное Чулкову дворянство. Авторская позиция в ирои-комических поэмах была ясна читателю. Этим объясняется как популярность в средних слоях жанра в целом и стихов Чулкова в том числе, так и неприятие их «высшим светом».
Социальная позиция Чулкова прослеживается в его фольклорных разысканиях. В «Собрание разных песен» вошли тексты, распространённые практически во всех слоях общества, однако продворянские сочинения в нём представлены минимально. Светские же романсы, которые напечатал Чулков, потеряли свою сословность и принадлежали уже обществу в целом.
Критику дворянского общества продолжил роман Чулкова «Пригожая повариха или похождение развратной женщины», издан-[с. 124:]ный в 1770 г. Уже посвящение, предпосланное роману, обращает на себя внимание. По традиции Чулков посвятил своё произведение «Его высокопревосходительству действительному камергеру и разных орденов кавалеру...» [33]. Но «кто же ты таков, о том узнает общество тогда, когда будет иметь счастие пользоваться вашими благодеяниями», а пока, следовательно, и назвать-то некого. Главная героиня романа Мартона становится жертвой господ: не найдя себе занятия, средств к существованию, она становится игрушкой в руках состоятельных мужчин. В судьбе Мартоны дворяне играют роковую роль, предавая, повергая её всё ниже и ниже. Характерно, что симпатии автора всецело на стороне героини, она показана им как жертва, причём в полной мере осознающая горькую унизительность своего положения.
________
[33] Русская проза XVIII в. — М., 1971, с. 41.
В противовес образу героини, не по своей воле вставшей на подобный путь, Чулков создаёт образ другой распутницы, в жилах которой «переливается благородная кровь». Эта особа оказывается литературной дамой, у неё собирается светское общество, поэты, сама она пишет предисловия к романам. Но при этом она порочна, черства, жестока, и по сравнению с ней Мартона — воплощение женственности, кротости и самокритичности. Чулков неоднократно подчеркивает, что литературная дама, хозяйка салона, где больше занимаются делами амурными, чем литературными, «дворянская дочь», чем кичится и она сама. В романе Чулков всю вину за неудавшуюся жизнь «сержантской вдовы» Мартоны возлагает на дворянское общество, обвиняя его в порочности, растлевающем влиянии на жизнь людей.
[с. 125:] С особенной художественной силой ему удалось выразить свою общественную позицию в последних повестях «Пересмешника», созданных, по-видимому, в 80-е годы. Галерея дворянских портретов завершается «достойным» этой роли отставным майором Фуфаевым в повести «Пряничная монета».
Чулков рассказывает историю этого «новоиспечённого» помещика, показывает источник его капиталов. В армии Фуфаев служил «у раздачи жалования и фуража солдатам», всячески обворовывая их, он скопил немалую сумму денег и, выйдя в отставку, к 25 душам прикупил 950 новых крестьян, построил заводы и «начал беспрестанно курить вино». Нарушая закон, он открыл кабак в своём селе и под видом платы за пряники получал деньги за продажу вина крестьянам, «спаивая их без совести и присваивая себе деньги, по закону принадлежащие казне».
На примере деятельности Фуфаева Чулков показывает, как обманывают и обворовывают дворяне государство, защищающее их интересы. Служа в армии, они заботятся не о службе отечеству, а только о наполнении собственных карманов, выйдя в отставку, пекутся не о «прогрессе земледелия», а обманным путем присваивают казённые доходы. Паразитическое дворянское сословие рисуется Чулковым как обуза государству. Особенно выделяет Чулков то обстоятельство, что дворянское богатство, нажитое нечестным путем, не приносит пользы государству, является «вычетом» из национального богатства, и чем оно больше, тем больше этот «вычет», тем, следовательно, беднее страна. В этом плане Чулков противопоставляет дворянский «мертвый» капитал — купеческому. Осуждая с точки зрения государственной пользы действия Фуфаева, он пишет: «Под именем умножения, приобретения и накопления имения, и угомонив вовсе глас вопиющей к [с. 126:] нему совести, вознамеривается принадлежащее право казне под покровом непроницаемой хитрости обратить в пользу своего приращения и доход, ей принадлежащий, привести в собственные сундуки... не страшась должного по законам возмездия» [34]. Но существует и богатство другого рода, приносящее пользу обществу; по мнению Чулкова, это — капиталы, пущенные в оборот, в производство — они и нажиты иным путём — «богатство и приобретается двумя противными друг другу действиями, а именно, во-первых, трудолюбием и бережливостью, а во-вторых, наглостью и жестокосердием. И так одно из них есть невинное, а другое порочное». Таким образом, антидворянская линия в художественном творчестве Чулкова завершается прямой критикой паразитического дворянского сословия, грабящего государство, обогащающегося за его счёт.
________
[34] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 150.
К образам дворянства в творчестве Чулкова вплотную примыкают портреты чиновничества, описание канцелярских порядков, критика судопроизводства. Следует вспомнить, что канцелярские нравы и традиции, атмосфера чиновничьей жизни были прекрасно известны Чулкову по опыту собственной службы, он сам прошёл путь от регистратора до обер-секретаря Сената. Тем правдивей и значимей для нас обличение «неправосудия» службы государственной.
Эта линия в произведениях Чулкова проводится с той же последовательностью, что и антидворянская, и нашла своё выражение практически во всех работах. Остановимся на наиболее красноречивых зарисовках писателя. В сороковой неделе «И то и сiо» 1769 г. появляется рассказ в аллегорической форме [с. 127:] «Видения некоторого Примечателя», в котором создана аллегория «Ябеды», заменившей правосудие в России. Судопроизводство характеризуется Чулковым так: «Пожирает она (Ябеда — Е. Б.) дома, деньги, деревни и за кучи золота делает великие груды негодных бумаг, на которых поставлено множество букв без всякого порядка, а сие делается для того, что в мутной воде удобнее ловить рыбу. Фемиса, богиня правосудия видела часто сама, но правдивые весы её от бессовестных происков проклятой сей Ябеды колебались... Во многих местах Ябеда присутствует, а Правда бывает ненавидима, и не имеет тут голоса, где кричит сиповато Ябеда... Не может терпеть она правды и чести... Многие правдивые и великие люди прилагали неусыпное старание для искоренения сей ехидны, потушали они злой сей пламень, но до последней искры никак истребить им оного не было возможно, а оставшаяся малая искра удобна произвести великий пожар... В одном месте злость сию искореняли, в другом через меру оно усиливалось. Ближе всего к Ябеде Несогласие... Его служители: поверенные, стряпчие, нотариусы, приказные служители. И заключил я, что если озлятся на кого сии два чудовища, то тот претерпеет большую муку, чем внутри ада» [35].
________
[35] «И то и сiо», 1769 г., 40 неделя.
В такой аллегорической форме Чулков высказывает мысль о том, что борьба с конкретными проявлениями беззакония не даст окончательного его искоренения, от оставшейся «искры» оно возродится вновь. Следовательно, надо искать корень зла. В чём же он? Чулков пока не отвечает на этот вопрос.
Обличая «служителей крапивного семени», как называл российское чиновничество Сумароков, Чулков выступил согласно с [с. 128:] такими просветителями, как Новиков, Капнист, Кречетов, Каржавин. Постоянно отмечалось им, что при таком порядке дел «бедные люди приходят в крайнее разорение».
Продолжает эту линию М. Д. Чулков и в романе «Пригожая повариха». Мартона служит у Секретаря — «человека набожного, он никогда не вставал и не ложился спать, не помолившись богу... Всякое утро стоял он по 2 часа на молитве, а жена его в то время в передней горнице упражнялась во взятках и принимала всячиною. Когда же садились они чай пить, то маленький сын их подавал ему реестр поименно всех людей, бывших у него в то утро, и кто, что и сколько принёс, таким образом, смотря по величию приноса, решал он дела в приказе».
Обличая коррупцию государственного аппарата и суда, Чулков отмечал характерные черты их морального и интеллектуального облика. Продолжая критику «приказной жизни», Чулков как подлинный патриот горько скорбел о низком уровне образования, а зачастую и прямой безграмотности русского чиновничества. Вот характерный рассказ канцеляриста: «А намедни, не знаю как, занесли к нам оду какого-то Ломоносова, так мы всем приказом разобрать её не имели; да что больше говорить, сам секретарь сказал, что это — бредни и не стоит она последней канцелярской записки» [36]. Не умеют и не хотят понять и оценить родную культуру канцелярские служаки, для них, как и для недоросля Балабана, дороже «асалоп», чем оды Ломоносова и «Сатиры» Кантемира.
________
[36] Чулков М. Д. Пригожая повариха. — Русская проза XVIII в., с. 56.
Наиболее ярко и полно раскрыта тема коррупции государственного аппарата в повести «Драгоценная щука». Это последняя [с. 129:] повесть в «Пересмешнике», её отделяет от «Пригожей поварихи» десять с лишним лет, но главные персонажи сатирической повести родственны образам чиновников, созданных Чулковым в романе.
Повесть эта значительна уже в силу того, что вопрос о продажности чиновничества ставится Чулковым не на отдельном конкретном примере (каким был образ Секретаря в «Пригожей поварихе»), а как обычная, повсеместная практика, без которой и не мыслится осуществление законности. Объектом художественной характеристики в рассказе является не отдельное лицо или группа лиц, а целый город, «из знатных в России, из которого обыватели отправляли торговлю к портам и были зажиточны, не токмо для себя, но могли послужить и начальникам» [37]. В город назначается новый воевода, который, к ужасу обывателей, не берёт взяток. По их глубокому убеждению, это означает конец правосудия. Складывается ситуация, близкая к гоголевскому «Ревизору» — купечество, помещики, чиновники ищут «подход» к новому воеводе. Характерно, что ищут благосклонности воеводы с равным прилежанием все слои горожан — мещане, купцы, дворяне и пр. Конечно же, их поиски увенчались успехом, новый воевода взяток не берёт, но большой любитель до щук. И от такого подарка отказаться не может. С этого момента проситель покупал самую лучшую щуку в подарок и мог считать свое дело решённым. Однако механизм «взяткобрания» был воеводой продуман до мелочей. За небольшие деньги он содержал человека, продающего одну и ту же крупную щуку просителям за суммы, соответствующие важности и сложности их дела. «Драгоценная щука» [с. 130:] в повести Чулкова является символом «ехидной ябеды, а не правосудия», продажности и алчности чиновников, стоящих как на высших ступенях иерархии, так и до последнего стряпчего.
________
[37] «Пересмешник или славянские сказки», ч. V, вечер 100. — М., 1789.
Символ «Ябеды», возникший на страницах «И то и сiо», не забыт писателем. Его развитие, художественное воплощение мастерски осуществлено Чулковым в «Драгоценной щуке».
Образованный человек, полностью разделяющий антицерковную позицию просветителей, Чулков в своём художественном творчестве, научных работах на разнообразном жизненном материале доказывал фальшивость, продажность современной церкви, низкий уровень сельского духовенства. Он активно отрицал ту роль церкви, которую она играла в феодальном государстве, затмевая невежеством умы и опустошая кошельки своих прихожан. Об этом пишет Чулков в «Историческом описании российской коммерции». Характеризуя алчность чёрного духовенства и вообще феодальной церкви, Чулков отмечает сознательное усугубление и поддержку безграмотности, темноты народных масс, «понеже корыстнее им было располагать себя в народе большею частью непросвещенном» [38] (подчёркнуто нами — Е. Б.). Останавливается он специально и на проблеме феодальных иммунитетов церкви в государстве, когда она выступает в качестве самостоятельного хозяйственного организма, диктующего свои правила и нормы в торговле и зачастую препятствующего общегосударственному экономическому развитию. Чулков пишет: «Порядок течения времени, необходимость истории и принадлежность к самому намерению принуждают меня неотменно упомянуть о корыстолюбии бывших в [с. 131:] древние времена в России особ духовных, которые, отрекшись от всех житейских попечений, не могли удовольствоваться в келиях своих молчаливости и кротости... Они вступали в сборы пошлин, в разные откупы, владели рыбными ловлями, перевозами и пр. ..., что никак не сходствует со званием их..., чем набогащались паче светского человека» [39]. Главный вред вмешательства церкви в экономическую жизнь Чулков видел в том, что «таковые исключительные привилегии ни мало не споспешествуют распространению свободной торговли, но причинствуют к великим замешательствам оныя» [40].
________
[38] Историческое описание, т. I, кн. 1, с. 427.
[39] Там же, с. 429.
[40] Там же, с. 360—364.
Не будучи атеистом, Чулков разделял буржуазные взгляды на значение и роль церкви, считая необходимым сделать её более дешёвой, полностью подчинённой государству, а также, может быть даже, в первую очередь, поднять образовательный уровень низшего духовенства, что нашло выражение в «Пересмешнике» в повести «Ставленник» (1766 г.).
Фактически, вся деятельность Чулкова носила просветительский характер, он всю жизнь стремился нести знания в гущу народную, борясь с невежеством и суеверием. На страницах его произведений можно встретить портреты раскольников как образ косности и ханжества. Исследователи истории раскола и его отражения в литературе свидетельствуют, что зарисовки Чулкова являются первыми печатными материалами о русских старообрядцах, причем, сделанными с документальной точностью и достоверностью. Социальный аспект старообрядчества был скрыт от писателя, и критика раскола велась им в области морали, борьбы с невежеством и суеверностью. На страницах «И [с. 132:] то и сiо» Чулков поместил первое в русской литературе описание старообрядца-купца [41]. Чулков высмеивает характерную для раскольников скупость и скаредность, приверженность к внешней стороне церковных обрядов. Для самого Чулкова значение имела вера человека, живущая в его душе, а не церковная служба, традиции, обряды. В силу этого он высмеивает «последователя протопопа самого Чулкова щначение имела вера человека, живущая в его душе, а не церковная служба, традиции, обряды. В силу этого, он высмеивает «последователя протопопа Аввакума, — столп правоверия, по мнению своих одномышленников, и кавалера алого козыря, которые носят ныне страдальцы на затылке...» [42].
________
[41] Малышев В. История первого издания «Жития протопопа Аввакума». — Русская литература, 1962, кн. 2, с. 139—141. Малышев также считает, что автором памфлета на старообрядцев «Житие господина NN» мог быть М. Д. Чулков.
[42] «И то и сiо», 39 неделя.
Если критиковать сельское духовенство, раскольников, феодальную церковь XV—XVII вв. Чулков мог более или менее открыто, то критику в адрес современной церковной организации и её высших звеньев приходилось маскировать. Чулков осуществлял это следующим образом. Во многих волшебных повестях «Пересмешника» выводится образ Первосвященника, который является, по сути дела, собирательным типом церковнослужителя.
Антицерковные мотивы творчества Чулкова следует рассматривать в общем идейно-культурном потоке Просвещения, означенном идеями Вольтера, французских энциклопедистов, русских демократических деятелей, таких как Аничков, Десницкий, Коржавин и некоторые другие.
На протяжении всей литературной деятельности Чулков неоднократно обращался к характеристике русского купечества, именно в его среде видя основных своих читателей. Уже в одной из первых повестей «Пересмешника» он избирает весьма [с. 133:] актуальную тему одворянивания купечества и высказывает свою позицию, осуждая вред, приносимый торговым делам отвлечением капиталов из производственной сферы. В повести «Дьявол и обманутый любовник» намечены многие мотивы, впоследствие развитые Чулковым в других работах. Один из постоянных объектов его внимания — вопросы образования и воспитания. Вот что рассказывает о себе в этой повести молодой купчик: «Я родился в Астрахани, отец мой был винный компанейщик, которому весьма задалось таким ремеслом накопить денег, только с некоторую обидой другим, чего, однако, никто не примечал или боялись ему выговаривать. Он имел в двух городах по 30 домов, также постольку или слишком лавок». Все будущие беды молодого купца Чулков объясняет пороками его воспитания — отец не сумел привить ему ни уважение к себе, ни любовь к делу: «Когда начал я приходить в возраст, то он, меня любя, много давал мне воли во всём, даже и в себе самом, что я ни делал меня за то ни наказывали, и так такое воспитание сделало во мне великую антипатию как к отцу моему, так и винной компании и, наконец, ко всему купечеству, а произвело великую охоту гонять голубей» [43].
________
[43] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 142.
Чулков высказывает верную мысль, что стремление купечества «одворяниться» идёт в ущерб торговле, и проистекает от несознательного отношения к своему месту в жизни государства и низкого уровня образования и организации торговли. Обогащаясь откупами, купцы не умели правильно распоряжаться своими капиталами. Чулков высмеивает их страсть к нерациональному накопительству, когда деньги не возвращаются в сферу об-[с. 134:]ращения и производства, а хранятся под спудом.
Поднимаясь над торговой практикой, оценивая её с научных позиций, Чулков приходит к пониманию и осуждению того, что Маркс назвал манией накопления сокровищ. Маркс раскрыл экономический и психологический механизм накопительства.
«Золото или серебро, приведённое таким образом в виде денег в неподвижное состояние, суть сокровище... Страсть к обогащению, в отличие от страсти к опредёленному натуральному богатству или к потребительским стоимостям... возможна только тогда, когда всеобщее богатство как таковое индивидуализируется в особой вещи и потому может сохраниться в виде товара... Скупость сохраняет сокровище, не позволяя деньгам стать средством обращения». Маркс отмечает тот факт, что чем менее развито товарное производство, тем «более важное значение имеет это первое самостоятельное обособление меновой стоимости в виде денег, собирание сокровищ играет потому большую роль у древних народов» [44].
________
[44] Маркс К. К критике политической экономии. Сочинения, т. 13, с. 110, 115—116.
Обращаясь к читателям, Чулков показывает им, куда может завести негодная страсть к накоплению богатств. «Негодная страсть к богатству всего на свете сильнее и кто в оную впустится и прибавит ещё к тому скупость, тот ни стыда, ни совести, ни сожаления о бедных иметь уже не может... станет проклинать и детей своих... возненавидит жену свою и самого себя» [45].
________
[45] «Пересмешник», ч. IV, с. 235.
Порицая бездумное накопительство, Чулков пишет с горечью в «Пересмешнике», что «человек торговый больше думает о [с. 135:] барышах, нежели о науке». Именно невежество препятствует формированию верной самооценки в купеческой среде. В данном случае Чулков призывает купечество к сознательной более самостоятельной организации торговой деятельности и социальной консолидации. Необходимость и своевременность этого в полной мере скажется в условиях наступления дворянского государства на торгово-промышленное сословие в середине 20-х годов XIX в., когда Канкрин предпримет запоздалую попытку ограничить экономические возможности носителей капиталистических тенденций в его массовых истоках [46].
________
[46] Рындзюнский П. Г. Городское гражданство дореформенной России. — М., 1958.
В том же ироническом тоне продолжает характеристику купечества Чулков и в журнале «И то и сiо». В материалах 33 и 39 недель помещены сюжеты о купцах-раскольниках, близкие по духу к известному памфлету «Житие господина NN», посвящённому купцу Чупятову и, возможно, также принадлежащему Чулкову.
Близкое знакомство с торгово-предпринимательской средой отразилось и в «Собрании разных песен». Одно из бесценных достоинств этого собрания как раз и состоит в том, что в нём впервые были опубликованы городские, купеческие песни XVIII в. Многие из них сохранились только в собрании Чулкова (например, ч. II, №№ 197 и 143). Благодаря заинтересованности собирателя, для нас сохранились образцы городского фольклора, забытые уже в XIX в. и не попавшие в более поздние собрания. В них отразились хозяйственная деятельность, быт, семейные отношения русского купечества того времени. К числу таких песен можно отнести следующие: часть I № 189, часть II №№ 143, [с. 136:] 179, 187, 197, часть III №№ 60, 82, 134, 181. Характерны для этих песен описания реалий купеческой деятельности:
«В славном было городе во Нижнем,
Подле таможни было государевой,
Стояли тут две лавочки торговые,
Во лавочках товары все сибирские.
Куницы, да лисицы, черны соболи.
Во лавочках сиделец из Москвы гостинный сын...» [47].
________
[47] Собрание разных песен, ч. II, № 143.
Как видим, характеристика купеческо-предпринимательского сословия интересовала Чулкова уже в 60—70-е годы, как в силу социальной близости, даже родства, так и в силу оппозиционности, антидворянской направленности всего творчества писателя. Однако на этом этапе «купеческая» тема ещё не занимает ведущего положения, она привлекает внимание Чулкова в основном в связи с более общими проблемами — воспитания и образования, веры, семейной морали и пр.
В полной мере взгляды Чулкова на современное ему торговое сословие России и его роль и значение выразились в «Историческом описании российской коммерции». Но следует отметить, что опыт предшествующего изучения современной жизни купечества в значительной степени подготовил обращение Чулкова к его прошлому. Если в ранних повестях рассуждения Чулкова носят в значительной мере фактологический эмпирический характер, диктуются непосредственно его собственным жизненным опытом, то в «Историческом описании» они складываются на материале глубокого изучения экономической деятельности и на основе научных обобщений, с учётом исторического опыта более [с. 137:] развитых стран.
Прекрасно зная реальное состояние экономики, Чулков считал, что современное купечество не в состоянии выступить преобразователем экономической и политической жизни. Являясь идеологом формирующегося третьего сословия в России, Чулков тем с большей силой обличал пороки, мешающие зарождающейся русской буржуазии осуществить её историческую миссию.
Критикуя своих современников, Чулков всемерно стремился в своих изданиях, художественных произведениях просветить, обучить купечество новым приёмам хозяйственной деятельности, освободить их умы от феодальных сословных предрассудков и невежества, вывести на широкую дорогу активного буржуазного предпринимательства. Задаваясь этой целью, Чулков называет своими именами все пороки, свойственные торговому сословию, не боясь его уязвить, рисует объективную картину состояния русского купечества второй половины XVIII века. В первоначальном варианте материалов к «Историческому описанию», написанном в середине 70-х годов и сохранившемся в рукописи, Чулков, рассматривая проблему слабости русского торгового флота, возлагает вину за это прежде всего на само купечество, при этом так характеризует его: «Не изыскивая дальнейших причин, виною тому нехотение русских купцов, коим вообще приписать можно сентименты следующие: искать своего прибытка они даже до беспокойства неутомимы, вдумчивы и рачительны, почему часто с превеликими затруднениями ездят и по 1000 миль для своей корысти; прилежны в подражании иностранных художеств и всего того, что только пользу и прибыток приносить может; услужливее нежели голландцы и гостеприимчивее нежели англичане; однакоже живут без роскоши, неохотно услуживают кому без [с. 138:] довольного награждения; будучи недоверчивы, неохотно дают в долг деньги и товары, кто бы как честное имя не имел; но тем с большею охотою берут у иностранных кредит, хотя бы и лежало у них иногда много лишних денег. При всяких предприятиях надобно иметь деньги и кредит, а при караблеплавании иностранном надобно и то и другое. Но как здешние купцы недоверчивы, то только редко отваживаются посылать свои товары по спекуляции морем...» [48].
________
[48] Архив ЛОИИ, ф. 36, оп. 1, № 572. «Описание о точном состоянии и свойстве русского торга...», с. 18, 18 об., 19.
Чулков отмечает положительные черты русского купечества, однако призывает его к более смелым, крупным, а, главное, самостоятельным предприятиям. Он убеждает: не пристало столь славному купечеству как русское, издавна не боящемуся риска и опасностей пути, перепродавать товары иностранцам. Следует отринуть косность и предосторожность и самим, на своих русских кораблях вести внешнюю торговлю. Пока русские купцы ориентируются на иностранных комиссионеров, они не самостоятельны, и их «барыши» — это лишь малая доля причитающихся России доходов.
Развивая критику патриархального купечества, прозвучавшую ещё в материалах журнала «И то и сiо», Чулков выявляет разницу между феодальным сословием купечества и буржуазией. Он пишет, что «старое купечество, которое вошло в великие капиталы не коммерциею, но подрядами и откупами... и приобрело проворство без всякой идеи... внутри государства перекупая у всех бессильных продукты... не знало никаких порядков конторских и не имело к тому никакой охоты, будучи неискуссным в спекулятивном торге, с небольшим только знанием рыночной и [с. 139:] лавочной купли и продажи...» [49] (подчёркнуто нами — Е. Б.). Феодальному купечеству противопоставляется деятельность новых людей типа купцов Бажениных. Историю их рода, как и многих других, Чулков прослеживает в нескольких поколениях. Вот что он пишет: «Сии почтенные граждане издавна в караблестроении упражняются... Искусство их в строении мореходных судов доведено до желаемого предмета, и на сей верфи строят 3-х мачтовые купеческие корабли, которые продают датчанам и голландцам. В роде купцов Бажениных особливой похвалы достойно то, что они детей своих для изучения кораблестроения посылают в молодых летах или в Голландию, или в Англию» [50]. Новое купечество (буржуазия) прежде всего должно сознательно и целесообразно организовывать процесс торговли. Поэтому Чулков не только критикует старые порядки, он фиксирует внимание читателя на новых прогрессивных начинаниях.
________
[49] Историческое описание, т. I, кн. 1, с. 31.
[50] Там же, с. 446—447.
Чулков был уверен, что талантливые русские люди сумеют выучиться у европейцев всему лучшему и отстоять экономическую независимость своего отечества, а в этом он видел залог будущего процветания отечества, связывая политический и социальный прогресс с поступательным развитием экономики.
Отмечая недостатки русского купечества, Чулков реально представлял истинные причины незрелости русской буржуазии. В «Историческом описании» он привёл слова неизвестного русского автора не случайно: «В дворянском государстве купцы в презрении, их дети в числе подлого народа почитаются, и между прочими в солдаты набираются; и потому они стыдятся свое-[с. 140:]го состояния, стараются о получении честнейшего чина, хотя сие и обществу и им самим вредительно» [51]. Следовательно, надо стремиться не к приобщению к дворянским привилегиям, а к завоеванию должного положения в обществе, политической, экономической жизни.
________
[51] Историческое описание, т. VI, кн. 4, с. 13.
К этому выводу Чулков вплотную подводил в подцензурных своих высказываниях, а другими относящимися к этому материалами мы, к сожалению, не располагаем. Нельзя забывать, что он оставался в рамках «просвещённого абсолютизма», надеясь ещё законодательным путем произвести перестановку сил в государственном организме. Однако тот факт, что с подобными мыслями он обращался к русскому купечеству, критикуя и одновременно просвещая его, следует отметить как характерную и весьма значительную социально-идейную позицию.
Чулков родился и вырос в Москве и до восьмидесятых годов мало соприкасался с жизнью деревни. Несмотря на это, уже в его ранних произведениях затрагивается крестьянская тема. Однако при характеристике авторской позиции не следует забывать, что Чулков, будучи разночинцем, не мог испытывать стыд за принадлежность к эксплуататорскому дворянскому сословию, который мучил Радищева и Новикова. В 60—70-е годы Чулков, верный своей антидворянской концепции, сочувствует крестьянству, но основные его интересы лежат в области городской жизни. В повестях первых частей «Пересмешника» крестьяне не выступают в качестве главных героев, однако рисуются Чулковым как трудолюбивые, добрые, но тёмные и подавленные люди.
[с. 141:] Чулков не только сочувствует всеми гонимому крестьянину, он замечает присущие ему прекрасные природные качества, весёлость, храбрость, честность, искренность. Тот факт, что он видел и вводил в литературу фольклорные народные образы, язык, пословицы, шутки, что лучшие его произведения проникнуты народным мировосприятием, и делает творчество Чулкова по-настоящему народным.
Описывая бедняка крестьянина, Чулков рисует его неунывающим, веселым человеком. К примеру:
«Шишимора или вор
Пришёл ночной порой во двор
К бедняжке мужику;
Однак к весельчаку» [52].
________
[52] «И то и сiо», 21 неделя.
Характерно и то, что в 60-е годы внимание Чулкова привлекали в основном крестьяне, попавшие в город, т. е. (а это не только дворовые, но и торгующие крестьяне) в тех ситуациях, которые он мог наблюдать, и они вызывают его сочувствие: «Мужик ни званием, ни чином не велик, в деревне староста и все его теснят, а в город как придет, пощечины дарят» [53].
________
[53] «И то и сiо», 21 неделя, повесть 10.
Наряду с образами бедняков, которые всегда рисуются Чулковым с симпатией, уже в ранних произведениях его появляются сюжеты о деревенских богатеях, им подмечено имущественное неравенство в среде крестьянства, социальное расслоение деревни. В «Пересмешнике» один из гостей полковника, офицер, рассказывает: «В моей деревне имелся один крестьянин, который был столько достаточен, что всегда превосходил имением свое-[с. 142:]го господина. Но при всём своём богатстве он был чрезмерно скуп...» [54]. Как знаток жизни, Чулков засвидетельствовал реально существующую социальную картину деревенской жизни. Для нас это — ещё одно подтверждение достигнутых социально-экономическими исследованиями сведений. В данном рассказе описывается помещичья деревня, следовательно, процессы расслоения были характерны и для личнозависимых, вотчинных крестьян, это важно отметить.
________
[54] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 97—98.
В 70-е годы Чулков обратился уже к специальному изучению простого народа. Он избрал при этом самый лучший путь к познанию духовной жизни крестьянства — через собирание и изучение его творчества. Внимательное, любовное отношение к фольклору лучше всего проявилось в составе «Собрания разных песен».
К песням, вышедшим из крестьянской среды, в которых поётся о нелёгкой доле, о крестьянской работе (часть III № 162, № 182), о любви (часть III №№ 102—132), об отношениях между холопами и помещиками (часть III № 135), тесно примыкают солдатские песни, созданные бывшими крестьянами, рассказывающие о нелёгкой службе, военных баталиях, подвигах простых солдат (очень образно и сильно сложена песня о подвиге Краснощёкова (часть III № 53).
Важно отметить, что в песнях, вошедших в «Собрание», во весь голос звучит народный протест, от одиночных его проявлений — угрозы холопа убить барина (часть III № 135) до организованного совместного выступления против несправедливости — это песни разинского цикла, а также ряд других. Вот некото-[с. 143:]рые из них: (часть III № 54) — казнь бурлаками астраханского губернатора за то, что он «бил нас, губил, много в ссылку посылал, жён наших, детей на воротах расстрелял»; (часть II № 151) — бунтари называют себя не разбойниками, а «людьми добрыми». В этих песнях выражена правомерность народного протеста против несправедливости.
Тот факт, что в семидесятые годы, благодаря Чулкову, эти песни были опубликованы и стали известны самым широким слоям русского общества и таким образом фактически получили право на легальное существование, говорит о его гражданской смелости и демократизме. Права Н. В. Баранская, утверждая, что этой публикацией Чулков принял активное участие в демократическом движении этих лет [55].
________
[55] Баранская Н. В. Песни народного протеста в «Собрании разных песен» М. Д. Чулкова. — Известия АН СССР, отделение русского языка и литературы, т. XV, в. 2, — М., 1956, с. 48.
В восьмидесятые годы М. Д. Чулков сталкивается с жизнью крестьянства и деревни непосредственно. Повесть, посвящённая крестьянской судьбе, «Горькая участь» по праву считается достижением литературы конца XVIII века. Рассказом о жизни Сысоя Дурносопова он завершает «крестьянскую тему».
Чулков пишет о значении крестьянства для государства: «Крестьянин, пахарь, земледелец, все сии 3 названия по преданию древних писателей, в чём и новейшие согласны, означают главного отечеству питателя во время мирное, а в военное крепкого защитника, и утверждают, что государство без земледельца обойтися так как человек без головы жить не может...» [56]
________
[56] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 145.
[с. 144:] Как же живёт это важнейшее в государстве сословие? Автор повествует о судьбе рядового крестьянина — Сысоя с детского возраста (отметим, что в отличие от ранних повестей, где имена были вымышленными, его имя и фамилия реальны, что подчёркивает заурядность, обычность его участи). «Витязь сей повести Сысой Дурносопов родился в деревне, отдалённой от города, воспитан хлебом и водою, быв повит прежде пеленками, которые тонкостью и мягкостью своею немного уступали цыновке, лежал на локте вместо колыбели в избе, летом жаркой, а зимой дымной, до 10-летнего возраста ходил без кафтана..., слепни, комары, пчёлы и осы вместо городского жиру во времена жаркие наливали его тело опухолью. До 25 лет, в лучшем убранстве против прежнего — в лаптях и в сером кафтане, ворочал он землю в поте лица своего, употреблял первобытную же свою пищу, то есть хлеб и воду, со удовольствием» [57]. Однако в трудовую жизнь Сысоя вмешиваются более состоятельные односельчане, и его отдают в рекруты, несмотря на то, что в комиссии его бракуют. Деньги решили его участь, он стал солдатом. Деревня, описанная Чулковым — государственная, и хозяйничают в ней зажиточные крестьяне — кулачество, или, как их называет Чулков, «съедуги». Он пишет о них: «Имея жребий прочих крестьян в своих руках, богатеют на их счет, давая им взаймы деньги, а потому запрягают их в свои работы так, как волов в плуги; и где таковых два или один, то вся деревня составлена из бедняков, а он только один между ними богатый; для того что сев, жатва и сенокос должниками его убираются прежде, а те всегда севом своим опоздать должны. И когда опоздали сеять, [с. 145:] то убирать уже будет нечего, а затем и остаются в вечном долгу у съедуги, который из того не убыток, но приращение имеет, ибо вся деревня к нему на работу, как на барщину приходит» [58].
________
[57] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 146.
[58] Там же, с. 147.
Чулков нарисовал картину уже не имущественного неравенства, а социального расслоения деревни, где легко можно видеть черты эксплуатации. В среде государственного крестьянства эти процессы шли интенсивней. Достижение Чулкова как исследователя социальных процессов в жизни русского общества в том, что он эти явления заметил и описал, дав первую в русской литературе характеристику процессам распада феодальной деревни.
Итак, Сысой попал в солдаты по вине «съедугов». Чулков описывает плачевное состояние русской армии, воровство и разгильдяйство офицеров и безграничную храбрость русского солдата. Малорослый и неказистый Сысой храбро воюет и теряет в заграничном сражении правую руку. Мирским подаянием он возвращается в родную деревню, где ждёт его несчастье. Вся семья его погибла, хозяйство разорено. «А несчастный воин, похоронив всю свою семью и употребив остатки имения на погребение их, остался наследником двора своего родителя, без скота и хлеба..., а что всего ещё более бедному человеку чувствительно, и без правой руки своей, без которой он не только целого, но и половины доброго и прилежного крестьянина составить не мог» [59].
________
[59] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 150.
Просто, искренне, незатейливо рассказывает Чулков о жизни Сысоя. И в этой простоте формы и сдержанности рассказа [с. 146:] есть глубоко народное начало. Горе переживается внутренне почти без внешних проявлений (вспомним хотя бы изображение крестьян в рассказах Тургенева), в этой авторской манере повествования чувствуется жизненная правда и сила. Автору, вышедшему из народа, не нужно, подобно тому, как позднее это сделал Карамзин, специально доказывать, что крестьяне чувствовать, любить и страдать умеют. Он исходит из этого как из данности реального бытия и только открывает читательскому взору картину «горькой участи» крестьянина, не комментируя её, не вздыхая о его судьбе, убеждённый в неопровержимой доказательности образов, запечатлённых в повести о Сысое.
Чулков последовательно реалистичен в своей позиции, и ему чужд сентименталистский подход к крестьянской теме. Он знает жизнь народа, сочувствует ему, но не видит иной возможности реально ему помочь, как только возвысить за него свой голос писателя. Всё это ощущается в позиции автора. Такова его «горькая участь».
Рассматривая социальную позицию Чулкова в восьмидесятые годы, его окончательно сложившуюся точку зрения на «крестьянский вопрос», следует признать, что он, как и другие передовые его современники, видел ужасы крепостничества, экономическую несостоятельность феодализма, видел больше, чем близкие ему по духу современники — социальные процессы, происходившие в среде крестьянства, носившие объективно буржуазный характер. Видел, понимал и сочувствовал. В этом Чулков принадлежит к деомкратической линии в культуре Просвещения. Но как и большинство демократической интеллигенции, при всей критике крепостничества он не находил реальных путей, средств и возможностей изменить существующие общественные отношения.
[с. 147:] Как и у большинства представителей умеренно-демократического направления просветителей, к которому принадлежал Чулков, в отличие от радикально-революционного, пафос произведений заключён в основном в критических характеристиках современной действительности, значительно меньше высказываний, проливающих свет на социальный авторский идеал. Тем не менее, следует отметить следующие позитивные моменты в социальной позиции Чулкова. Неоднократно он проявляет себя как противник строгой замкнутости и иерархии сословий феодального общества и выступает за социальную мобильность, конкретизируя этот буржуазный взгляд на общественную структуру в художественных образах. Он считает необходимым и решающим критерием оценки человеческих достоинств нравственные качества и умственные способности, что, безусловно, в духе «восходящей» буржуазной идеологии. Чулков постулирует, что «бывает и великой богач — великой дурак, случается и бедный человек, не последний в городе купец» [60].
________
[60] «Пересмешник», ч. IV. — М., 1784, с. 188.
Но Чулков далёк от признания необходимости активного социального протеста. Коль скоро судьба не способствует изменению состояния, остаётся довольствоваться своим положением. Он пишет: «Нет в свете ничего хуже для человека как возноситься выше своего состояния и не быть довольну тем, что определила судьба владеть» [61].
________
[61] «Пересмешник», ч. IV. — М., 1784, с. 219.
Противоречивость, незавершённость социальных взглядов Чулкова объясняют как проповедь о покорности «судьбе», так и осуждение, даже обличение определённой социальной несправедливости.
[с. 148:] Наблюдая в жизни имущественное, правовое, социальное неравенство, художник не мог не обдумывать путей преодоления его. В «Пересмешнике» (I часть) Чулков создал знаменательный образ «доброго разбойника», близкого по образу существования к «естественному человеку» Руссо, порвавшему с обществом и на свой лад осуществлявшему социальную справедливость. «Два дня рассуждал я о сем разбойнике и не знал, как бы мне его наименовать: ибо мне казалось, что добродетель превышала его пороки. Он отнимал у богатых половину их имения и сию часть делил на две: одну оставлял себе, а другую отдавал бедным людям. Обиженные не столько на него негодовали, сколько награжденные им его благодарили. Мне показался он новым философом» [62].
________
[62] Русская проза XVIII в. — М., 1950, с. 118.
Наиболее полные итоги этих исканий Чулкова подведены в его утопическом описании «Лунного государства» в снах Кидала в «Пересмешнике».
Реальный выход из экономических, социальных противоречий действительно оставался для Чулкова и большинства его современников не ясным. Поэтому исторически обусловленным было распространение в его время (в России так же как в Западной Европе) социальных утопий как опыта конструирования идеальной модели общества. В России во второй половине XVIII в. она становится непременным достоянием всей русской общественной мысли. С разных позиций утопические сочинения создавались в широчайшем социально-идейном спектре. В утопическую форму облекали политические размышления Сумароков и Щербатов — носители дворянской идейной традиции; многие представители демократической интеллигенции (Я. П. Козельский, П. М. Захарьин, И. И. Трево-[с. 149:]гин, В. Лёвшин и др.). Утопия не предстаёт в качестве одной из исконных форм народного социального мышления, как убедительно показало исследование А. И. Клибанова. Развиваясь как идеология протеста и выключения из крепостнической действительности, утопическая мысль материализовалась в практическом опыте коллективных форм общежития [63].
________
[63] Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России (период феодализма). — М., 1977.
В утопическом сочинении М. Д. Чулкова, на наш взгляд, встретились две исторически параллельно развивающиеся традиции — народной утопии и обобщённый опыт литературных исканий идеальной модели общества.
Выступая не только собирателем, но и глубоким знатоком народного творчества, Чулков, безусловно, был знаком с социально-утопическими легендами, мог наблюдать некоторые практические опыты создания новых форм общежития.
Безусловно, в картине идеального общества Чулкова отразился и богатый опыт литературного воплощения социально-утопических исканий как западноевропейской мысли, так и русской.
В одном из фантастических снов герой повести Чулкова Кидал переносится в идеально устроенное Лунное государство. Жители его, пребывающие в «золотом веке», руководствуются следующими принципами общественно-социальной организации.
Все жители чтут и управляются общим творцом, который выступает в качестве «высшей силы», он регулирует общественную жизнь, благодаря чему отпадает необходимость в существовании законов. В «Лунном государстве» нет представления также и о правах, т. к. они одинаковы для всех и определены существом высшим. Жители заняты различными делами, дающими им всё необ-[с. 150:]ходимое для жизни. Чулков упоминает земледельцев, ремесленников, учёных-философов. Сфера производства ограничена производством минимального набора предметов жизненной необходимости, они не знают и не стремятся к излишеству, их быт прост и прекрасен. Отсутствует в идеальном государстве и торговля, в ней нет нужды, т. к. все потребности уловлетворяются посредством натурального обмена. Исходя из таких условий жизни, в ней нет места имущественному, социальному неравенству. Важнейшим моментом в созданной Чулковым утопической картине является отрицание зависимости и, соответственно, паразитирования одних членов общества за счёт других: «Всякий довольствуется от своих трудов, и никому не уделяет (подчёркнуто нами — Е. Б.): ибо кому он даст, тот будет иметь лишнее, чего у нас никогда не бывает» [64]. Прямым следствием имущественного равенства и независимости является социально-политическое равноправие. Все сколько-нибудь важные события обсуждаются сообща, «ибо было там такое обыкновение, что никто не скрывал таланта своего от другого, и за открытие оного не требовал воздаяния, для того, что всё почитали они общим между собой». Морально-нравственные проступки осуждаются всенародным судом, и преступники изгоняются из общества. В этом государстве нет войн и, соответственно, военных, крепостей и оружия, т. к. отсутствуют побудительные к тому причины.
________
[64] «Пересмешник», 1789, ч. I, с. 39.
Отношения между людьми регулируются старшими в роду, мнение которых почитается истиной. Религией и мировоззрением лунных жителей является служение творцу, самопознание и самосовершенствование — стремление «быть добродетельным и [с. 151:] покорять пристрастия свои собственным разумом». Достигшие в самопознании совершенства становятся учёными, выбираемыми обществом за добродетельность. В совершенствовании человеческой природы идеальные люди преуспели, они даже не употребляют «одушевленную» пищу, благодаря чему рядом с ними существует прекрасный животный мир. Вообще Луна описана Чулковым как воплощённый рай, сосредоточивший совершенство растений, животных и человека, существующих в гармонии. При всей утопической благополучности, даже это общество не избежало искушения «злом», свойственным человеческой природе. Для преодоления искушения «жадности к богатству» или «неумеренного воздержания» и пр. луняне изобрели вещества, способные «утолить» желания без реального их осуществления. Для излечения душевных травм существуют книги. Досуг и празднества описаны Чулковым с явной ориентацией на спорт и театр, мифологию древних греков.
Устройство утопического сообщества было бы незавершённым, если бы Чулков не создал институт незыблемости устоев. Всякий, желающий что-либо изменить в раз и навсегда отлаженном механизме, изгонялся из общества подобно преступнику.
«Лунная утопия» Чулкова находится в ряду сочинений русских утопистов-рационалистов XVIII в. — И. И. Тревогина (1761—1790 гг.) [65], П. М. Захарьина, социально-утопический роман которого «Арфаксад» в основных социальных установках близок утопии Чулкова (Захарьин также связывает социальную справедливость с тем временем, «когда не знал род человеческий собственности», когда мысли всех были направлены на «снискание [с. 152:] общего блага» [66]. Та же социальная программа, актуальная в условиях крепостнической России, предстаёт в творчестве Г. С. Сковороды, а также в сочинениях, вышедших из среды духовного христианства (в «Записке 1791 года» читаем о праве на собственность, созданную «истинно собственными трудами и руками нашими», «без обиды ближнему») [67].
________
[65] О нём см.: Курмачева М. Д. Проекты государственного устройства Ивана Тревогина. — В кн.: Общество и государство феодальной России. — М., 1975.
[66] Арфаксад. Халдейская повесть. Издание Козловского однодворца Петра Захарьина. – М., 1793, с. 23—24.
[67] Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. — М., 1977, с. 239.
Создавая картину общества социального благоденствия, Чулков исходил из представления о пагубном влиянии цивилизации на человеческое общество. Архаизация экономического и общественного развития казалась ему и многим его современникам альтернативой существующей системе неравенства и бесправия. В то же время у автора «Лунной утопии» не было чёткого представления о реальной общественной структуре, способной создать равные возможности, права и обязанности для всех членов общества. Из этого положения вытекает и отсутствие законов и прав в социальном обществе, а также участие высшего существа в управлении им. Чулков был вынужден прибегнуть к образу творца, т. к. считал, что любое человеческое существо, наделённое властью над другими, нарушило бы систему равноправия в обществе, а создать проект демократически организованного управления, по-видимому, Чулков не смог. Поэтому, в конечном счёте, равноправие и свобода членов лунного государства основываются на воле высшего существа, а не на объективных закономерностях внутренней организации. Однако, наряду с этим, им [с. 153:] описаны общественные институты демократического характера, такие как «народоправство», свобода слова и суда и пр.
Интересна также мысль Чулкова о том, что если в обществе нет экономической основы для социального неравенства и нет института реальной власти одного над другим, то нет и стремления выделиться из общества равных, нет стремления подчинить себе других. Только Чулков ошибочно связывал эти моменты с неразвитостью сферы производства и обмена, видимо, считая, что чем дальше зашел прогресс в этой сфере, тем сильнее развивается стремление к личному обогащению и власти. Для экономически и политически развитого государства он не видел реальной возможности установления справедливости и свой идеал связывал с архаичными формами человеческого общества. Безусловно прогрессивным и знаменательными является отрицание Чулковым каких бы то ни было видов эксплуатации. В идеальном варианте человек должен довольствоваться от своих трудов. Подобное утверждение в дворянском государстве звучало вызовом общественной системе. В том же плане следует воспринимать гласность и народность суда, свободу слова, общественное обсуждение важнейших проблем. Чулков явно руководствовался примерами древних демократических республик, в их числе и русского республиканского вечевого устройства Новгорода.
Реальностью жизни России конца XVIII века навеяно отрицание войн. По-видимому, этот мотив вообще был близок Чулкову (вспомним, что он работал над созданием проекта о вечном мире) и являлся последствием череды, хотя и успешных, но тягостных для народа, войн екатерининского царствования.
В сфере умственной, духовной жизни, морали Чулков воплощает свои идеалы самосовершенствования, сложившиеся под [с. 154:] влиянием идей Эпиктета, трактат которого, наряду с произведениями Руссо, был его настольной книгой. Следует отметить, что призыв к познанию и сознательному формированию человеческой личности был не только близок идеалам Просвещения, но и прогрессивен и своевременен в русском обществе того времени.
Вероятно, Чулков понимал неизбежную изменяемость любого общественного устройства, даже благополучного, и в своём идеальном государстве позаботился оградить его незыблемость, правда, опять прибегнув к нереальным средствам вроде волшебной панацеи от моральных искусов и воле высшего существа.
Социальные искания Чулкова следует рассматривать в русле прогрессивной общественной мысли России второй половины XVIII века. В течение всей эпохи феодально-крепостного строя общественная мысль передовых идеологов так или иначе связана была с социально-идейным творчеством масс. Эти связи для Чулкова были опосредованы конкретными формами духовного производства — фольклором, литературой. В его социальной утопии, таким образом, опосредованно отразился народный социальный идеал.
Прямые идейные контакты просвещённых «умов» с представителями народных низов дали такие зрелые плоды общественной мысли, каким является «Благовесть» Еленского. Если положительная программа Чулкова находится полностью в сфере утопии, то Еленский сделал попытку перекинуть мост конкретно практических предложений к реальной действительности. Однако при сопоставлении узловых идейных моментов в позиции этих двух просветителей приходишь к их безусловной близости и коренному родству.
[с. 155:] «Лунная» утопия Чулкова относится к попыткам создать некийидеальный образ новой формы общежития, направленной ко взаимному удовлетворению материальных и духовных нужд её участников, структура которой исключает эксплуатацию человека человеком. Утопическая мысль второй половины XVIII в. пыталась разрешить противоречия, порождённые экономическим развитием в сложной обстановке, когда новые прогрессивные процессы происходили в недрах господствующих феодально-крепостнических отношений.
К предыдущему разделу | К оглавлению | К следующему разделу